Борис Кутенков – поэт, литературный критик. Родился и живёт в Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Соискатель кафедры новейшей русской литературы (тема диссертации – «Творчество Дениса Новикова и Бориса Рыжего в контексте русской лирики XX века»). Публиковался со стихами в журналах «Белый ворон», «Волга», «Дети Ра», «Зинзивер», «Новая Реальность», «Новая Юность», «Сетевая Словесность», «Урал» и др., сборниках «Новые имена в поэзии» (2011) и «Новые писатели» (2013), с критическими статьями и рецензиями – в журналах «Волга», «Вопросы литературы», «Знамя», «Интерпоэзия», «Октябрь» и мн.др., в «Независимой газете» (приложение «Ex Libris НГ»), III томе антологии «Современная уральская поэзия». Стихи вошли в лонг-лист «Илья-премии» (2009 г.), лонг-лист премии «Дебют» (2012), критика – в шорт-лист Волошинского конкурса (2011 г.). Автор книг «Пазлы расстояний» (2009), «Жили-боли» (2011), «Неразрешённые вещи» (2013).
* * *
Не научившись жить по чьей-то мудрой воле –
лишь гибнуть по своей – и видеть наперёд,
заглянешь за окно: там вечный дворник Коля
весь дивный этот мир метёт себе, метёт.
Что снег ему, что зной – в треухе непременном.
Печаль пустых очей, как водится, светла.
Сияй, сияй, дыра у правого колена,
лети, моя листва, мети, его метла.
Мети, мети за всех, кто умерли и живы.
Вот – в клеточку листок, в линеечку – тетрадь.
Такие, оп-ля-ля, гражданские мотивы,
такое вот, браток, уменье рифмовать.
Вот сонный мой диктант, примеры-уравненья,
имён безличных ряд и скорый перегной;
под уличный шансон, упорно, муравейно,
движением одним ровняй меня с землёй.
Я так хочу, как все. Смирись, моя страница,
пусть пёстрый на свету сгорает черновик.
Когда б ты знала сор, из коего язвится
язвительность моя, таблетка под язык, –
ты глянула б не так на мой избыток бреда.
Я отойду, а он останется мести,
оплакивать, сгребать и складывать в пакеты;
мне тяжело дышать, но я в пути, в пути.
И рвутся из груди родные -оро, -оло.
Закончен марафет, лишь алый льётся свет
на всё, как быть могло, как будет скоро, скоро,
чему названья нет и будущего нет.
* * *
А я уже там, где никто не поможет.
Но ты повторяй,
повторяй,
повторяй…
Ольга Седакова
Герой с мировой возвратился пешком,
с нецарским двором, непобедным флажком,
с постыдной дырой оркестровой,
залатанной косо в делах и в бегах,
с нелепицей зренья на влажных устах
и песней на бельмах бредовой.
Неузнан, кивает: вон тот – это я,
беззубую пайку ломая.
Не тех ты гнала, дорогая моя,
ждала не того, дорогая.
Я зренье отныне двойное твоё,
твой голос протяжный отныне,
твой хлеб, обожжённый с обоих краёв,
Творец, возмечтавший о сыне.
Меси мне огонь в домовитой груди,
а вместо ребёнка на плечи сади
нестрашного зверя ручного,
чтоб виделся свет у него на пути
и верилось: всё впереди, впереди –
и тяжесть, и память, и слово.
Чтоб эта меня убелённая речь
прогрызла – а ты не смогла бы сберечь,
о праведный бэйби спартанский.
Дыра зарастает. Оркестрик поёт
о том, что никто никогда не умрёт,
никто никогда, никогда не умрёт.
…Возносится камень – и стёкол не бьёт.
И двор отражается царский.
Из цикла «Письма перед отъездом»
Всё смешалось теперь, и не страшно, что нет людей,
а в ночи соловей поёт, и цветёт репей,
и не жалко в ночи ледяной замёрзшего соловья,
ибо жизнь у него – своя и песнь у него – своя.
Всё сместилось куда-то вбок, и неясно, о чём трезвон,
только небо короткий срок отмотает, как честный вор,
а у нас – Божий пир кругом, райский сад, и в карманах медь,
и, пока нам грозят судом, перепрятать бы всё успеть.
А у нас – полон дом гостей, всех одарим едой, тряпьём,
только посвиста в темноте, золотого сигнала ждём,
ждём указа, кому дарить, а кого – убаюкать сном,
с кем бесстыже заговорить на весёлом и неродном;
на убой подманить кого, а другого – свести с пути,
в темноте различить письмо в мелких блёсточках конфетти.
Пестрядь – нотная звукорядь, а над садом – гранёный звон,
это реки уходят вспять, и имя им – вавилон.
Значит, выпьем за скорый суд, за ночной разорённый сад,
скоро зеркало поднесут, и в него обратится взгляд.
И увидим лицо в огне, и согреется соловей,
и Твоя долетит ко мне, и станет равна – моей.
* * *
приходи устать от меня вдвоём,
поиграть с погасшим вчерашним днём.
разожги обычный, не мировой
или просто постой за моим плечом.
я опять последний в огне, в окне,
непонятен всем, а себе – вдвойне.
пью расколотый свет ледяной десной,
говорю не о том. о том.
по одну – умирают мои слова,
по другую – немеют мои дела.
в центре – всех пугает моя стена,
только чудом не снесена.
совпади со мной, проруби окно,
проруби окно – прорасти крыла.
видишь, сдуру солнечная гора
всю прихожую обняла?..
говоришь – проглотила – сожгла дотла,
говорю – прорастила – и умерла.
мне с какого-то времени всё равно.
вот такие мои дела.
всё равно, о ком, только в сердце ком.
а не веришь – войди и замёрзни в нём.
новый день кончается. год идёт.
застывает в окне моём.
* * *
У взрослой игрушки – рассерженный вид:
лепной пустячок, пароходик,
но – нервная песня во чреве звучит,
но – дробная стрелка у трапа стучит
и места себе не находит.
Секунда – запрыгнуть и век скоротать,
к земле пригибая качели:
воспой же, обиды простой карандаш,
цветастый гербарий прощенья.
Направо – расчертишь белеющий флаг,
налево – затянешь руладу:
мы тоже из тех, кто желал ваших благ,
кому их и даром не надо –
ни всходов озимых бегущей строкой,
ни куколок, брошенных наземь,
ни шатких словес простоты воровской,
слепившихся в быт коммунальный.
Не ладаном заняты руки молвы,
но – пряностью слов непечатных;
я тоже из ваших, идущих на «вы», –
так спойте весёлое что-то, волхвы,
о нашей сердитой печали.
* * *
не на рожон пора на дно
подальше дальше от
в эдеме выбито окно
сворован лучший плод
но стёкол некому чинить
учитель-стеклодув
сорвался с древа ученик
и кажет хищный клюв
он к сердцу яблока приник
свистящей тетивой
а стеклодув лишь скорбный ник
провидит сетевой
там грозный профиль отражён
а ты сражён адью
я пью за злую жизнь мою
и за тебя я пью
за взломанный рай точка ком
за свет в конце пути
за стёкол хруст под каблуком
согретых на груди
* * *
Екатерине Перченковой
Человек погибает, зажатый тисками поэта;
от него остаются две порции здешнего света,
здешних записей файлы и здешнего мира поступки
и судьба как судьба – по ранжиру, шеренге, по струнке.
Человек, погибая, даёт направленье теченью,
обретая в награду неведомый голос пещерный,
звук тончайшей струны, пластилиновой флейты упорной,
где – не чижик с фонтанки, но – в клетке проросшие зёрна
сквозь железные прутья; но – блюдо с водой сквозь безводье;
сквозь безлюдье – мелодия неба в плохом переводе.
Звук сбивается с такта, в слова попадает некстати,
и погибшая птица встревает: come on, everybody,
go home, беглянка, – но флейта уже за кордоном;
человек, погибая, даёт отсеченье закону,
пластилину – полёт, звук вступает в обратную силу,
чисто-чисто поёт, презелёный кружит синий-синий.
Только видно, как в небе сдувается шар белый-белый,
убыстряя разрыв между музыкой, словом и делом.
А другой остаётся – тоской по железному дому,
нарушая покой, запрещая судить по-земному.
* * *
Чай, заварка, вскипающий чайник.
В тишине – стук да стук рафинада.
Внешне – правильно, чётко, печально.
Чётко, грустно и правильно – с виду.
Чётко, грустно… Не надо, не надо,
я устал от вечернего быта,
от квартирного тесного ада.
Что-то сбилось. Идёт как не надо.
Этот чай нагревается долго,
остывает устало и душно,
сахар крошится больно и колко.
Хватит, господи, больше не нужно.
Сколько их, ритуалов несчётных,
никакого на смену, на смену.
Взять бы чашку за пухлые щёчки –
и об стену, об стену, об стену.
Пусть летит, замирая на взрыве,
чтоб отчаянно взвизгнуть – и смолкнуть.
Это, господи, жизнь в перспективе,
распластавшая крылья-осколки.
Не достигшая радужной цели,
не сумевшая сбыться, смириться.
Жизнь, которая так хотела
всего лишь летать, как птица.
И глядит в темноту на последнем свету,
не умея ни плакать, ни злиться.
* * *
Я не знаю много песен, знаю песенку одну…
Фёдор Сологуб
я не знаю много песен
знаю песенку одну
эта песенка во мне и днём и ночью
тёмен смысл мотив невесел
с ней проснусь и не засну
всё звучит и не даёт поставить точку
с ней иной словарь мне выдан
словно паспорт иль диплом
плыл я морем шёл я лесом райским садом
вещим ужасом пропитан
словно спиртом под стеклом
и теперь всё не о том о том о самом
а о чём о том о самом
ни о чём и обо всём
хоровая фронтовая и блатная
с этой песенкой упрямой
всё на спад и всё на слом
неизменна только музыка иная
а какая там иная
про весну иль про войну
ужас детства много слов и мало солнца
я спою её китайцу
отходящему ко сну
не поверит улыбнётся отвернётся
но однажды он поверит
в то что правды нет иной
пусть не высказать себя путём окольным
тонкой бритвою по вене
алый-алый проливной
смысл известный поднебесный подневольный
он узнает нет покоя
всё поймёт и не заснёт
сядет ангел к изголовью добрый руди
колыбельку он рукою
осторожною качнёт
спи спокойно завтра день хороший будет
